Иуда был плохим трейдером. Точнее, он считал себя таковым. Его годовой доход едва доходил до 50%, поэтому ему неловко было перед друзьями, хваставшимися сотнями процентов годового дохода. Вообще, любой процент, на который его обошли, он переживал очень болезненно.
Не исключено, конечно, что его друзья привирали свои успехи, потому что Иуда тоже нередко привирал, чтобы не выглядеть дураком. Зато поддержать разговор об удачных сделках он умел. Судя по процентам, его сделки были самые удачные. Конечно, и убытки тоже были не менее «удачные», толи хорошие сделки бывали чаще, что, видимо и давало такой результат. Но это не мешало ему сочинять хитросплетения фигур технического анализа на графиках, которые, якобы, и подсказали ему правильную стратегию.
До перестройки Иуда работал инженером, ответственным за оптимизацию вычислительных алгоритмов, в одном из секретных советских военных НИИ. В основном работа заключалась в построении оптимальных расчётных схем для систем наведения ракет. Внося в алгоритм банальные, казалось бы, но совсем не очевидные модификации, нередко можно было улучшить тактические характеристики ракет на 10-20 процентов. Он любил свою работу, и переполнялся гордостью за свою страну каждый раз, когда новая модификация ракеты, будучи наконец-то доработанной и испытанной, показывала лучший результат по зависящим от его работы параметрам, чем американские аналоги. Это с советской-то электроникой! Многие коллеги ему чем-то завидовали. Им редко давалось оторваться от кульмана, в то время как Иуда проводил добрую половину времени, сидя за столом и задумчиво поглядывая на лист бумаги, схема на котором не менялась уже несколько дней. Создавалось впечатление, что Иуда вовсе ничего не делает, и те идеи, которые ему как бы приходят – посылаются высшими силами, в обмен на что-то такое, о чём им даже страшно было думать. Иуде, правда, тоже иногда так казалось. Бывало, сидит он за столом, думая, что метод совершенен до предела, и уже начинает волноваться – чем же отчитываться перед начальством, и тут какой-то внутренний голос словно тыкает его носом в свой чертёж, говоря: «Вот как надо делать, дармоед!». И вот, Иуда уже сидит за столом, с ручкой и стопкой бумаги, что-то считает, сравнивает метод с предыдущим, подбирает подгоночные параметры…
Халтура длилась недолго. Его институт сократили одним из первых. Может, это даже к лучшему, потому что жизнь с распадом СССР вдруг стала сильно меняться. С улиц куда-то исчезли все блага цивилизации, изготовленные из цветных металлов, а их место заняли ларьки, торговавшие чем попало. Многие знакомые Иуды ушли в челночный бизнес, возя из Китая какие-то тряпки и продавая их на рынке. Эстетические чувства Иуды явно хромали – в челночном бизнесе ему стабильно не везло. Гораздо лучше ему удавалось менять валюту, чем он занимался прямо за прилавком, забитым неликвидом. Собственно, прилавок с неликвидом был чем-то вроде его «визитной карточки», и стоило ему сменить место, как желающие обменять валюту находили его именно по неликвидному товару. Конечно, сперва Иуде стыдно было за весь этот неликвид, но выбрасывать его было жалко, поэтому он щедро впихивал его вместо сдачи «за пол-цены», что нередко срабатывало. А потом он заметил, что торговля неликвидом – своего рода интересный бизнес, и когда свой неликвид стал подходить к концу – он стал тоже скупать по дешёвке всякий хлам. Доходу торговля секонд-хендом приносила мало, но зато она давала ему какое-то необъяснимое удовольствие, своего рода хобби. Ему была приятна сама мысль, что, купив ненужный хлам дёшево, он продал его дороже.
